Воскресенский Борис Аркадьевич
Аннотация: Проблема рассматривается на основе психиатрической антропологии (дух — душа — тело), восходящей к антропологии христианской и антропологии языковой (по А. Вежбицкой). Вводится понятие «патологической мистики» как комплекса психопатологических переживаний, наполненных религиозно-мистическим содержанием. Представлены клинические критерии диагностики этих состояний, привлекающие, в частности, культурно-исторические этапы формирования психики. Обсуждаются коллизии взаимоотношения духовного и душевного. Предлагается когнитивно-поведенческий психотерапевтический подход, призванный закрепить переживание чувства «Я», почти всегда деформированного в период психотического приступа.
Ключевые слова: патомистика, ложная мистика, трихотомия, сознание, психическое расстройство, галлюцинации, деперсонализация, идеи воздействия, психотерапия, переживание собственного «Я».
Предваряя изложение основного материала, считаем необходимым принести извинения за то, что иногда будем выходить за пределы компетенции медика. Размышляя о проблеме «религиозность и психические расстройства», всегда ходишь по лезвию ножа.
Как в развернутом опыте религиозной жизни, так и при некоторых формах психических расстройств возможно возникновение особых, необычных, ранее незнакомых субъекту переживаний, как определенный итог этого духовного пути или же — увы — болезненного процесса — изменение психического облика. Разграничение этих двух принципиально различных психических феноменов — важная теоретическая и практическая задача, встающая и перед священнослужителями, и перед врачами. В настоящем сообщении обсуждаются психиатрические аспекты такого рода ситуаций.
Начнем с определений. «Мистика имеет место тогда, когда кто-либо почитает преодоленным разрыв между земным и неземным, временным и вечным и, все еще пребывая в земном и временном, переживает свое вхождение в неземное и вечное» (Швейцер А., 1992). Для решения психиатрически-диагностических задач это определение нами было конкретизировано: мистика — это взаимосвязанный комплекс своеобразных переживаний, вершиной которых оказывается особое преобразование самосознания, включая изменение восприятия пространства, времени, чувство непосредственного ощущения Божества, Абсолюта (или «растворения» в нем).
«Патологическая мистика», патомистика (термин наш. — Б.А.) — это психопатологические переживания, наполненные религиозно-мистическим содержанием. Они разворачиваются в сфере душевного.
Ложная мистика — это переживания (и их интерпретация), несоответствующие принципиальным положениям определенного религиозного мировоззрения, вероучения. Это феномен духовной жизни. Это разграничение-противопоставление учитывает и истинный мистический опыт. Он, естественно, разворачивается также в сфере духовного и не ведет к болезненным психическим изменениям. Не это ли констатируется в Быт. 32:30: «…я видел Бога лицом к лицу, и сохранилась душа моя», хотя, наверное, тогда душа понималась по-иному, чем сегодня.
Упоминание, даже своеобразное противопоставление духовного и душевного отсылает нас к трихотомической концепции личности: дух — душа — тело. Как известно, в психиатрию она была введена выдающимся советским психиатром, профессором Дмитрием Евгеньевичем Мелеховым (1997). В ее основе — христианская антропология. По нашему мнению, именно трихотомия является методологической основой для дифференциальной диагностики и психотерапевтического подхода при встрече с больными, обнаруживающими психические расстройства религиозно-мистического содержания, а также при разрешении многих других общественно и профессионально (для психиатров) значимых коллизий. В современной психиатрии трехчастность человека сформулирована как биопсихосоциальная парадигма психических расстройств, однако принципиальной новизны она не несет.
Тело — это органы и системы органов в их взаимосвязи и взаимодействии. Душа — это душевные (психические в узком смысле) процессы и состояния. Дух — это сфера ценностей, это то, что человек ставит выше себя, ради чего он живет. Это вера, искусство, наука, семья, собственное благополучие — материальное, физическое и т.д. Таково клиническое понимание сферы духа, оно позволяет разграничить содержание переживаний пациента и организацию («устройства») его психических (душевных) процессов, что является важнейшим требованием к диагностическим построениям врача-психиатра. Это противопоставление становится наглядным, если воспользоваться афористичными формулами Виктора Франкла (1990) — священник спасает душу мирянина, охваченную грехом, а врач лечит болезни, интернист — болезни тела, психиатр — болезни души.
Если предмет и объект внутренней (телесной-соматической) патологии представляется очевидным, то душа и в трихотомии, и в биопсихосоциальной модели оказывается лишь зыбкой надстройкой над «телом» (оно же «био») или придатком к «духу» («социо»).
Реальность психического = душевного может быть обоснована языковой моделью человека — частью концепции «естественного семантического метаязыка» (ЕСМ) польского лингвиста А. Вежбицкой (2001). Упоминание о нем, полагаем, возможно усмотреть в библейском стихе: «на всей земле был один язык и одно наречие» (Быт 11:1). Как один из результатов своих исследований А. Вежбицкая вводит понятие «языковой антропологии», на основе которой мы выстраиваем структуру души (психики в узком смысле слова: восприятие, мышление, эмоции, воля и т.д.), понимая ее как нематериальную реальность (Воскресенский Б.А., 2021).
Психическое расстройство — это «искажение» и связанное с ним «опустошение» (термины условные, используются для наглядности) нормальных, естественных психических процессов.
Критериями диагностики обсуждаемых состояний являются (их количество и выраженность могут меняться): особенности преморбида (доболезненный склад характера), нередко — внезапность, одномоментность («вдруг») «религиозного обращения», «инакость» переживаний (по сравнению с прежним или повседневным духовным опытом), исчезновение переживания «Я» на высоте состояния, другие клинические признаки острого психотического состояния, негативные расстройства (упоминавшееся выше опустошение душевных процессов, выявляющиеся после острого приступа или нарастающие постепенно), клиническая динамика — изменение проявлений заболевания в целом и по отдельным синдромам (совокупности симптомов), в частности, галлюцинаторно-бредовых и деперсонализационных расстройств.
Зрительные галлюцинаторные образы (облик отдельных персонажей, растения, облака, лучи света и т.п.) по мере утяжеления процесса утрачивают предметность, становятся все более символическими, многозначными по возможному толкованию. Слуховые псевдогаллюцинации (акустические образы, насильственно, вопреки воле больного, «вторгающиеся» в его голову) приобретают вычурную локализацию — исходят из глубины ротовой полости, из грудной клетки, из мест и/или с расстояний, которые человеческому слуху преодолеть невозможно.
Деперсонализационные расстройства (изменение переживания своего «Я», самосознания, души) заслуживают отдельного внимания. Прежде всего заметим, что далеко не всякий психически здоровый человек сразу же ответит на вопрос «Где располагается Ваша душа?» Пациенты — независимо от уровня знакомства с психологией, будучи в болезненном состоянии, обычно легко отвечают на этот вопрос, указывают, что душа перемещается по телу — вниз, вверх, «вылетает через темячко» (выражение пациента), растворяется во Вселенной.
Эти преобразования представляются по-особому значимыми и побуждают нас остановиться на формах организации сознания. Сознание — это чувство «Я», «Я», находящегося в данный момент в данном месте. В культурной истории человечества сознание формируется постепенно. Его начальный, самый ранний этап — панпсихизм, наиболее зрелый — рефлексивное сознание.
Оно складывается из двух компонентов: части объективной — «О» (это мысли, чувства, двигательная активность человека «как таковые») и субъективной — «С» (это оценка — «все ли я понимаю», «адекватны ли мои эмоции», «уместна ли двигательная активность») (определения наши. — Б.В.). Эта согласованность «О» и «С» может по-разному нарушаться, «Я» может преобразовываться, -различные варианты деперсонализации.
В рамках же психической нормы рефлексивность выполняет функцию оценки, «самокритики», которая оказывается инструментом как психического развития в узком смысле, так и духовного возрастания в целом. В культурно-историческом развитии человечества эта элементарная рефлексивность — взаимодействие «О» и «С» — преобразовалась в этические категории (законопослушание — преступление), эстетические (прекрасное — безобразное), религиозные (благочестие — греховность). (Заметим, что во французском языке la conscience — это и сознание, и совесть). Всматриваясь в себя, человек видит не столь уж много хорошего, тем более — совершенного. Всегда можно было сделать лучше, поступить мудрее, быть сострадательнее. Поэтому рефлексивное сознание критично, полагаем, можно даже сказать — трагично, но в то же время оно созидательно, поскольку открывает возможности совершенствования, восхождения. И поэтому оно — христианское: «Душа по природе христианка» (Тертуллиан).
Нет оснований рассматривать содержащийся в рефлексивном сознании оценочный механизм как инструмент осуждения и гордыни. «…Прости им, ибо не знают, что делают» (Лк 23:34), «себе внимай» — эти и многие другие максимы христианства — вот то, что преостерегает и предохраняет человека верующего, христианина от самодовольства.
Выскажу (в рамках не богословских, а культурно-исторических и профессиональных размышлений) предположение, что момент грехопадения — это и момент становления рефлексивного сознания, осознания своей конечности-смертности, а, снижая пафос, — своего несовершенства в самых разных отношениях. В классическом литературно-художественном памятнике XV века «Роскошный часослов герцога Беррийского» (2009) воспроизводится, в частности, миниатюра «Грехопадение и изгнание из рая».
Представляя ее, искусствоведы особо подчеркивают, что лица Евы и змия очень схожи. Это и есть, полагаем, художественный образ зарождения рефлексивного — критически-созидательного, повторим, христианского по своей сути сознания.
Пойдем дальше в наших размышлениях о сознании-самосознании. Как подчеркивают авторитетные философы, важнейшее свойство психики — «выходить из себя». При всей своей образности этот речевой оборот воспринимается очень двусмысленно, поэтому заменим его на другой термин, заимствованный у С.С. Хоружего (1998) — самопревосхождение. Он выделяет три направления самопревосхождения (позволим себе немного преобразовать их в соответствии с нашей темой): 1) духовные практики, они, так сказать, возвышают человека, ведут к созерцанию нетварного света (С.С. Хоружий занимался исихазмом); 2) искусство, оно ведет к катартическим переживаниям, тоже к своеобразному слиянию-растворению; 3) «безумие» (именно так выражается С.С. Хоружий, врач скажет: психическое расстройство) ведет «вниз» — к обеднению, разрушению психических-душевных процессов.
Заметим, что эти «струи» — направления самопревосхождения — могут смешиваться. Например, болезненные, «безумные» переживания могут преобразовываться в произведения искусства, конечно, весьма своеобразные (но со временем некоторые из них признаются эталонными), или в не менее дискутабельные вероучения, также иногда получающие широкое распространение. Эти «разнонаправленности» врач-психиатр также должен учитывать, оценивать — в пределах своей компетенции.
Собственно же болезненные переживания приобретают качества, свойственные более ранним, элементарным формам организации психики — распад содержательности галлюцинаций, архетипичность образов, деиндивидуализация «восприятия души», панпсихизм вместо рефлексивности.
Истинность духовного опыта как такового вправе оценивать люди духовно опытные и специально призванные — священнослужители, богословы, религиозные философы. Подходы у них совершенно иные, чем в медицине. «Лишь в душевном опыте и прикрепленном к нему мышлении можно спрашивать о соответствии реальности… В духовной жизни явлены сами духовные реальности, и потому не может быть вопроса о соответствии реальности тому, что в духовной жизни раскрывается» (Бердяев Н.А., 1994).
Психиатрическое же понимание некоторых коллизий духовного и душевного сформулировано К. Ясперсом (1999): «Быть может, величайшая глубина метафизического переживания, ощущение абсолютно священного и благодатного дается в сознании восприятия сверхчувственного лишь тогда, когда душа расслабляется настолько, что после этого уже остается в качестве разрушенной». В поэтической форме этот финал представлен в строках В.Ф. Ходасевича (1991): «Простой душе невыносим / Дар тайнослышанья тяжелый / Психея падает под ним».
Лечение, особенно в остром периоде, подразумевает лекарственную терапию. Психотерапевтически-реабилитационные воздействия также необходимы на всех этапах лечения, хотя их роль и эффективность в значительной мере зависят от степени осознания пациентом болезненности своего состояния.
При жалобах на воздействие-вторжение потусторонних сил, стремясь сформировать у пациента установку на лечение, на сотрудничество с врачом и на зарождение критического отношения к бреду, говорим больному: «Бог (а тем более силы зла) никогда не вторгаются насильно» и апеллируем к Откр. 3:20: «Се стою и стучу: если кто услышит голос мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним и он со Мною». Можно также спросить больного, понятна ли ему фраза «…И чьи-то имена и цифры вонзаются в разъятый мозг…» (Ходасевич В.Ф., 1991). И если больной отвечает: «Мне это понятно, это обо мне» (что бывает достаточно часто), то подчеркиваем, что в норме такое переживание не встречается[1].
Болезненное переживание — постороннее «вторжение», «воздействие» недопустимо отождествлять с недостаточностью психической активности самого человека. К сожалению, приходится встречать ситуации, когда фразу «не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю» (Рим. 7:15) расценивают как констатацию идей воздействия.
В рамках когнитивно-поведенческой психотерапии просим больного мысленно увеличивать расстояние межу собой и источником воздействия, то есть подчеркивать, укреплять переживание собственного «Я»: «Я думаю, Я чувствую, Я делаю».
При ссылке больного на мистический опыт святых рассказываем о трихотомии, подчеркиваем, что болезнь — в сфере душевного, а духовное может совсем не затрагиваться, или по крайней мере сопротивляться болезненным переживаниям. Противопоставляем тезису больного «У меня искушение в форме болезни» инверсию «У Вас болезнь в форме искушения». В этом разграничении духовного и душевного проявляется и реабилитационный потенциал трихотомии.
Стремимся подвести больного к христианскому принятию мира: «И то, чего вообще не встретишь в церкви / Теперь я видел через призму церкви» (Бродский И., 2012). Однако прямолинейная миссионерски-катехизаторская деятельность в такого рода ситуациях вряд ли правомерна. «Не следует стеснять жизнь больных больше того, сколько это требует лечебная цель и соблюдение порядка в больнице. Что больным, имеющим потребность в религиозном утешении, должна быть дана к тому полная возможность — само собой разумеется. Настоящая религиозность выражается не в навязывании больному духовного чтения или стеснении его, как провинившегося школьника, а в том, чтобы сделать все необходимое и полезное для его здоровья», — так писал выдающийся немецкий психотерапевт рубежа XIX–XX веков А. Молль (1903) в своей «Врачебной этике».
Вместе с тем, очевидно, что решение психотерапевтически-реабилитационных задач по отношению к рассматриваемому контингенту может осуществляться наиболее эффективно лишь при содружественной деятельности священнослужителя и врача.
Закончим словами того же А. Молля, который, как можно видеть, не был прямолинейным атеистом: «Найденные при изучении явлений природы некоторые законы причиности вскружили голову натуралистам… Отношение материи к духу было низведено до простой схемы. …К счастью, торжество узкого рационализма было непродолжительно, и среди врачей и естествоиспытателей снова начинает энергично пробивать себе дорогу убеждение, что медицина и религия могут свободно идти рука об руку… и что беспристрастное изучение природы не ведет ни к материализму, ни к отречению от религии».
Использованная литература:
- Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М.: Республика. 1994. С. 27–28.
- Бродский И.А. Стихотворения и поэмы: в 2 тт. Т. 1. 2-е изд. СПб: Изд. Пушкинского дома, Вита Нова, 2012. С. 21.
- Вежбицкая А. Сопоставление культур через посредство лексики и прагматики. М.: Языки славянской культуры, 2001. 272 с.
- Воскресенский Б.А. Основы психиатрии. Учебник для студентов теологического, религиоведческого и других гуманитарных направлений и специальностей высших учебных заведений. Ч. 1. 2-е изд., испр. и доп. М.: Свято-Филаретовский православно-христианский институт, 2021. 224 с.
- Мелехов Д.Е. Психиатрия и проблемы духовной жизни // Психиатрия и актуальные проблемы духовной жизни: сборник памяти проф. Д.Е. Мелехова. М.: Свято-Филаретовский православно-христианский институт, 1997. С. 5–61.
- Молль А. Врачебная этика. СПб: Изд. А.Ф. Маркса, 1903. С. 118, 267.
- Роскошный часослов герцога Беррийского. М.: Белый город, 2002. С. 70.
- Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990. 368 с.
- Ходасевич В.Ф. Колеблемый треножник. Избранное. М.: Советский писатель, 1991. С. 41, 75.
- Хоружий С.С. К феноменологии аскезы. М.: Изд-во Гуманитарной литературы, 1998. 352 с.
- Швейцер А. Благоговение перед жизнью. М.: Прогресс, 1992. С. 244.
- Юнг К.Г. Тэвистокские лекции. М.: Рефл-бук, К.: Ваклер, 1998. 295 с.
- Ясперс К. Стриндберг и Ван Гог. СПб: Гуманит. агентство «Академический проект». С. 155.
[1] К.Г. Юнг (1998) подчеркивал, что неразвитой (здесь — больной) душе мысль является, она не есть продукт, создаваемый ею. Здоровой, зрелой психике свойственно переживание собственной психической активности, спонтанности, свободы.
